Этот другой ангел, написанный юным Леонардо, в од­но и то же время и реальнее, и идеальнее своего товарища. Реальнее потому, что представляет результат внимательного наблюдения настоящих детских лиц. Это сборный тип прекрасных 11—12-летних флорентийских девочек, с которыми еще недавно играл Леонардо. Иде­альнее—по красоте и выразительности. Мечтательный, серьезный, умно удивленный и понимающий всю важ­ность и значение происходящего, взор этого ангела впол­не гармонирует с общей идеей картины. Роскошные локоны, увенчанные, как дымкой, тонким, прозрачным сиянием; пластически очерченные, резкие, но вполне естественные складки одежды — во всем видны уже при­знаки будущей манеры Леонардо. Даже непринужден­ность позы по сравнению с деревянной позой первого ангела указывает на различие между свободным гением и талантливым техником. Картина находится в настоящее время во Флорентийской академии. Она была написана по заказу одного монастыря - монахи в то время давали большой заработок художникам. 

     

     Старинный биограф Леонардо да Винчи, Вазари, сообщает любопытный рассказ, из которого видно, каким образом Леонардо брал уроки у своей лучшей наставницы - природы. Ещё мальчиком Леонардо понял, что даже ужасное и чудовищное, поскольку оно может быть предметом художественного творчества, должно быть не рабским воспроизведением природы и не плодом ничем не обузданной фантазии, а синтезом того, что наблюдается в природе. "Синьор Петро да Винчи,—повествует Вазари,—на­ходясь в деревне, встретил одного крестьянина, который попросил  его  отвезти во  Флоренцию  вырезанную  им самим из фигового дерева круглую доску и отдать там живописцу, чтобы тот намалевал на ней вывеску. Отец Леонардо охотно согласился, так как часто пользовался этим крестьянином для своих целей, во время рыбной ловли и на охоте, потому что этот человек был весьма искусным рыболовом и птицеловом. 

     Приехав во Флоренцию с этой вывеской, Пьетро поручил своему сыну нарисовать на ней что-нибудь особенное, не сказав, зачем и для кого. Леонардо взял доску и, видя, что она была весьма грубо выстрогана и крива, выправил ее на огне и дал точильщику обточить и отполировать. Наведя затем на нее белила и приготовив по своему вкусу, Леонардо стал обсуждать, что бы такое нарисовать? Он остановился на мысли изобразить нечто ужасное, более чудовищное, чем Медуза древних. Задавшись этой целью, он поселился в уединенном месте и стал собирать всякого рода чудовищных и странных животных, кузне­чиков, саранчу, летучих мышей, змей, ящериц. Он рас­положил все это таким странным и вместе с тем остроумным образом, что составил из них ужасное чудовище, вы­ползающее из мрачной расщепленной скалы. Казалось, что дыхание этого чудовища заражало и воспламеняло воздух, черный яд вытекал из его пасти, глаза метали искры, дым клубился, выходя из широко раскрытых ноздрей. Во время этой работы Леонардо много стра­дал от смрада, распространявшегося от всех этих мерт­вых животных; по его рвение превозмогало всякие препятствия.

     Между тем, ни отец Леонардо, ни крестьянин не требовали вывески, может быть, оба забыли о ней. Леонардо предупредил с-ра Пьетро, что работа готова и что отец может прислать за ней. С-р Пьетро явился сам однажды утром в мастерскую сына. Он постучал, Леонардо отворил и просил подождать, так как надо поставить вывеску на подставку и осветить надлежащим образом. Осветив свою картину яркими лучами света, сын попросил отца войти. Отец, увидя это чудовище и забыв о цели своего посещения, не мог поверить тому, что видит только картину, и бросился бежать. Леонардо удержал его и сказал: "Отец, эта картина производит как раз такое впечатление, какого я ожидал; возьмите же ее". С-р Пьетро был восхищен. Он потихоньку купил у одного лавочника другую вывеску, на которой было изображено сердце, пронзенное стрелой, и подарил крестьянину, который на всю жизнь остался благодарным за этот дар. А добрый отец, не говоря ни слова, продал картину сына флорентийским купцам за сто дукатов, эти же купцы вскоре получили за нее от миланского герцога втрое более».

     Преимущественное внимание юного Леонардо было всегда обращено на изучение человека, причем он на­блюдал, где мог, и все, что мог, и, Не ограничиваясь наблюдениями, производил даже настоящие художествен­ные опыты. Об этих наблюдениях и опытах сохранилось много анекдотов. Леонардо любил бродить по городским площадям, вмешиваясь в толпу торгующего или гуляю­щего народа, и всюду высматривал, не найдется ли какой-нибудь странной головы, с необычными чертами лица или редкой формой бороды. Увидев подобную фигуру, он нередко целый час следил за таким челове­ком, стараясь запечатлеть в своем уме черты его лица и, возвращаясь домой, рисовал его по памяти. Часто также Леонардо отправлялся на рынок, где торговали крестьяне, выбирал между ними наиболее поражавшие его фигуры, приглашал их к себе домой и угощал на славу. Расположив их, таким образом, в свою пользу, Леонардо рассказывал им уморительнейшие истории, до­водя их до того, что гости надрывали, как говорится, животики от смеха; или же он старался вызвать в своих добровольных натурщиках чувство страха, внезапно вы­нимая из-под плаща фантастических животных, вылепленных им из воска и двигавшихся по столу вследствие движения наполнявшей их внутренность ртути. 

     Иногда также Леонардо, любивший физические опыты, брал препараты из птичьих внутренностей, которые казались простыми клубками, затем наполнял их искусственно вгоняемым воздухом до такой степени, что, принимая чудовищные размеры, они, казалось, готовы были занять всю комнату. Простоватые зрители, видя в этом демо­ническую силу, в ужасе прятались или принимали естественнодраматические позы. Как только крестьяне ухо­дили, Леонардо, все время внимательно наблюдавший за их жестами, позами и выражениями лиц, поспешно брал уголь, перо или кисть и набрасывал свои впечатления. Страсть к наблюдению результатов сильных ощущений доходила у Леонардо до такой степени, что он нарочно отправлялся на площади, где совершались казни,— при­сматриваться к выражению лиц преступников и зрителей. Эти вполне исторические анекдоты о Леонардо до­полняются многочисленными сохранившимися до нашего времени рисунками и эскизами, по которым можно получить понятие о том, как велика и разнообразна была черновая работа великого художника. 

     В самые первые годы его вполне самостоятельной деятельности, в начале 70-х годов XV столетия, Леонардо усиленно учился и нарисовал множество эскизов и этюдов, из которых особенно важны головки, по преимуществу жен­ские. Почти каждая из таких головок выражает какое-нибудь чувство - то тихую грусть, то благоговение, то радостную надежду. Но и в чисто техническом отноше­нии эти ранние рисунки Леонардо имеют важное значе­ние. Вместо того, чтобы, по тогдашнему обычаю, об­рабатывать рисунок перекрестными штрихами, Леонар­до употребляет тонкие параллельные штрихи. Наблюдая природу, изучая эффекты света и теней, Леонардо убе­дился, что в природе почти нет резко ограниченных линий, и вместо них он пользуется переливами и полу­тенями. По словам самого Леонардо, переход от света к тени «подобен дыму».

     Там, где Леонардо чувствовал недостаток в живых моделях, он старался пополнить его моделями искусст­венными. Впрочем, такие модели он делал постоянно для того, чтобы вернее соблюсти условия освещения и перспективы. Живописец постоянно призывал на по­мощь скульптора. Изучив тот или иной человеческий тип, набросав несколько первых грубых эскизов, Лео­нардо брал глину или гипс и лепил модель. Работая таким образом, он—первый из художников всего ми­ра — постиг в совершенстве искусство распределения света и теней.

Склонность к изображению причудливого и эксцент­ричного, часто свойственная юношескому возрасту Леонардо, никогда не переходила в нем за должные пределы, и, обладая богатой фантазией и живым юмором, он не стал ни автором многочисленных сюжетов, ни карика­туристом. Счеты с мифологией Леонардо покончил еще в первом флорентийском периоде своей деятельности, когда он нарисовал, между прочим, голову Медузы и Нептуна во время бури, окруженного всеми атрибутами его власти, на колеснице, влекомой морскими конями, и со свитой очаровательных нимф. Картина эта погибла, но современники отзывались о ней с восторженными похвалами. Морской бог, казалось, дышал, море бурно волновалось, обрызгивая пеной дельфинов и акул. Один из современных поэтов воспел картину латинскими сти­хами, которые в переводе означают: «Вергилий и Гомер нарисовали Нептуна, направляю­щего бег своих коней по широкошумным волнам бурного моря. Оба поэта умственно созерцали бога: но Винчи лицезрел его очами и победил их обоих».

     О карикатурах, нарисованных Леонардо да Винчи в различные периоды его жизни, говорили очень много и еще более старались отыскать их даже там, где их не было. Можно указать на целый ряд карикатур, припи­сываемых да Винчи положительно без всякого серьезного основания. Несомненно, однако, что Леонардо имел из­вестную склонность к юмору. «Надо, если возможно, заставить смеяться даже мертвецов»,— сказал он однаж­ды. Великолепные офорты графа Кэлюса дают лишь слабое понятие о смеющихся лицах, изображенных Лео­нардо: надо видеть хотя некоторые из них в оригинале, например в Лувре или в Виндзоре, чтобы убедиться в том, как искусно умел Леонардо комбинировать раз­ные естественные недостатки, стараясь при этом выразить какую-нибудь душевную страсть — скупость, рев­ность, зависть.

     Все эти мелкие сюжеты были, однако, не более как этюдами. Настоящим поприщем Леонардо должны были стать крупные исторические сюжеты, в том числе, со­гласно требованиям того времени, также и сюжеты из Ветхого и Нового Завета. В числе самых ранних произ­ведений Леонардо находятся сюжеты, так сказать, вво­дящие в Ветхий и Новый Завет — «Адам и Ева», с одной стороны, и «Благовещение» — с другой. Картон, изобра­жавший грехопадение, к сожалению, пропал. По словам Вазари, «юному Леонардо поручили нарисовать картон, который должен был послужить моделью для фландрских ткачей, получивших от португальского короля заказ сде­лать шелковый златотканый занавес. Картон изображал Адама и Еву в момент грехопадения. Для украшения картона Леонардо изобразил множество животных на лугу, испещренном тысячами цветов, которые были изо­бражены им с поразительной точностью и необычайной правдивостью. Листья и ветви фигового дерева были исполнены с таким терпением и такой любовью, что просто нельзя не подивиться удивительному постоянству этого таланта. Здесь же изображена пальма, которой он сумел придать такую гибкость благодаря удачному рас­положению и совершенной гармонии кривизны ее листь­ев, что никто не достиг подобного совершенства».

     Более посчастливилось «Благовещению»: сохранились две картины Леонардо, написанные на этот сюжет.

     Первая из них, находящаяся теперь в Лувре, бы­ла написана да Винчи в восемнадцатилетнем возрасте (1470 год) и может считаться его первым крупным про­изведением. Для того, чтобы оценить картину не с со­временной, а с исторической точки зрения, необходимо сравнить эту юношескую работу с лучшими произведе­ниями на ту же тему, вышедшими из рук художников первой половины пятнадцатого столетия. Стоит посмо­треть, например, сначала на картину талантливого Филиппо Липли, все еще не сумевшего освободиться от рутины, требовавшей чисто условного изображения еван­гельских эпизодов. У Филиппо Липли мы видим тра­диционную богато убранную комнату, Святая Дева стоит в полумонашеском облачении и застывшей позе. Это хорошая икона, но еще не художественное произведение.

     Леонардо да Винчи в своей первой картине «Благовещение» уже старается, по возможности, обойтись без всякого символизма и заменяет сухую аллегорию дви­жением и жизнью. Мы не видим ни херувимов, витающих под потолком на картинах многих прежних худож­ников, ни Святого Духа в виде голубя, ни неизвестно откуда появившихся в комнате облаков. Со смелостью, свойственной юному гению, Леонардо впервые решает перенести место действия на свежий воздух, под открытое небо, что дает ему возможность обставить действие прекрасным пейзажем. Святая Дева изображена реально, с сохранением еврейского типа. Преклонив колени, бла­гоговейно скрестив руки на груди, опустив глаза, она слушает ангела, который с радостной и немножко лу­кавой улыбкой сообщает ей Благую Весть. Только крылья ангела и два поднятые пальца согла­суются вполне с традицией итальянских иконописцев. Но чудный дерн, но цветущие лилии, веселый пейзаж; живописные группы дерев, река, окаймленная холмами,— все эти подробности, дополняющие впечатление, при­надлежат счастливому воображению художника.

     На этом, однако, не остановился Леонардо. Два года спустя он берется за тот же сюжет (1472 год) и подго­тавливается к работе, рисуя новые эскизы головок Ма­донны и ангела; дивная голова Мадонны из этого пери­ода хранится во Флоренции. Трудно сказать, чему здесь более следует удивляться,—правильности ли черт лица прекрасного североитальянского типа, или роскошным кудрям, небрежно, но грациозно падающим на плечи и прикрывающим виски, или, наконец, чувствуемой ду­шевной красоте наивной Девы Марии, едва осмеливаю­щейся смотреть из-под полуопущенных век. Чрезвычайно добросовестна и тщательна отделка подробностей, не исключая красивого головного убора с жемчужной диаде­мой во флорентийском вкусе. Леонардо было в то время двадцать лет, и кто знает, какая дева вдохновила его артистическую душу?

     Окончательным плодом этого вдохновения была вто­рая картина «Благовещение», хранящаяся во Флоренции. По сравнению с первой здесь— новый шаг вперед. Ангел уже не улыбается лукаво, он стал серьезен и задумчив, недаром сам Леонардо состарился на два года. Зато Святая Дева значительно помолодела. Это уже не еврей­ская женщина лет двадцати, как на первой картине, а совершенно еще юная флорентийская красавица. Ра­достно-удивленно слушает она серьезные, почти непо­нятные ей слова ангела. Невольным движением руки отстраняет она Благую Весть, которая ее столько же радует, сколько и пугает. Пейзажная рамка почти та же, что и в первой картине: тот же душистый дерн и отдаленные кипарисы, ещё дальше - вода и скалы. Стена дома, близ которого происходит действие, отделана тщательнее и с еще большим, чем прежде, знанием пер­спективы, а столик, на котором лежала книга,— ангел застал Деву во время чтения,—простой и безыскусст­венный на первой картине, превратился на этот раз в чудо художественной отделки. С такой же любовью написаны малейшие складки платья Девы, превосходно обрисовывающего ее грациозную фигуру и девический стан.